8ad0e665     

Горбатов Борис Леонтьевич - Власть



Борис Леонтьевич ГОРБАТОВ
ВЛАСТЬ
Рассказ
Даже в ребяческие годы он никогда не мечтал о профессии летчика,
моряка или артиллериста. Копируя взрослых, он собирал на пустыре детвору
и, взобравшись на холм ржавого заводского хлама, кричал, захлебываясь:
- Митинг открыт! Пролетарские дети всех стран, объединяйтесь!
В школе он был вожаком пионеров, в горпромуче - вожаком комсомольцев,
на шахте - партийным вожаком; друзья в шутку называли его
"профессиональным революционером". Никогда его не влекло ни к какой другой
профессии, кроме этой единственной: вести за собой людей.
В комитете говорили ему:
- Алексей, надо поднять народ!
И он, весело тряхнув головой, отвечал:
- Подыму!
Он подымал комсомольцев на лыжную вылазку, колхозников - на уборку,
домохозяек - на древонасаждение, шахтеров - на стахановский штурм. Он и
сам не знал, отчего люди идут за ним - в стужу, в ночь, в непогоду. У него
не было ни огненного красноречия, ни пламенных слов, - горячее сердце, вот
и все, что он имел. Но он знал своих ребят и ключи к ним - молодые или
бородатые, все они были его ребята, его народ - и он знал свою власть над
ними. И эта власть, в которой не было для него личных выгод, а только одно
беспокойство, и вечное горение, и простуженное горло, и небритые щеки, и
ночи без сна, - эта власть над душой человека сама по себе была ему
наградой.
Война застала его секретарем горкома партии и превратила в комиссара
батальона. Он был хорошим комиссаром, его любили. И он любил свой
батальон. Эти окопные парни, эти пропахшие порохом воины были ему давно
знакомы. Ни шинель, видавшая виды, ни подсумки, ни снаряжение не могли
скрыть в них его старых ребят: это был тот же его народ - раньше он
поднимал его в труд, теперь поведет на драку.
Но вот на днях шел бой за курган "Семь братьев", и батальон его полка
не поднялся в атаку. Батальон лежал под огнем у кургана, и никакая сила не
могла оторвать бойцов от влажной, сырой земли, к которой они жадно
приникли, в которую впились ногтями, вдавились коленями, прижались лицом.
- Ну, комиссар, надо подымать народ! - сказал Алексею раненый
командир батальона.
И Алексей, тряхнув головой, ответил:
- Подыму!
Он побежал, придерживая рукой полевую сумку, к кургану. Вокруг, как
хлопушки, разрывались мины, и он, сам не зная почему, вспомнил вдруг
комсомольскую пасху 1923 года, и факельное шествие, и "Карманьолу", и как
тогда мечтал о подвиге.
"...На фонари буржуев вздернем... Эй, живей, живей, живей!" Бежать
уже нельзя было, и он пополз. Он пополз к бойцам и громко, чтобы его все
услыхали, весело закричал:
- Ну, орлы, что же вы? Свинцового дождика испугались?
Вот так и надо было: не приказом, не окриком - шуткой, потому что в
инструментальном ящичке комиссара не найти ключа к простому сердцу более
верного и надежного, чем этот: шутка.
- Ну, орлы? Эх, орлы! Подымайтесь, простудитесь. Вперед!
Но никто не улыбнулся его шутке, никто не отозвался, и никто не
поднялся на его призыв. Он пополз тогда вдоль всего боевого порядка -
может быть, его не слышали? Он подползал чуть не к каждому из бойцов,
обнимал и тряс за плечи, искал глаза, но люди прятали от него глаза,
отворачивали головы и еще пуще зарывались в траву.
И тогда он понял: нет у него никакой власти над ними.
Он привстал на колено и огляделся с тоской: вокруг лежали его ребята,
его народ. Вот он знает их: этому, сибиряку, он посоветовал однажды, что
ответить жене на письмо; того, уральца, принимал в партию, а этот, земляк,
донбас



Содержание раздела